Золотодобывающая отрасль России и мира переживает небывалый расцвет из-за роста цены на металл. Многие из тех, кто еще вчера не думал об инвестициях в этот бизнес, изучают возможность войти в него. О прогнозе цены на золото, реформах отраслевого законодательства, перспективах юниорного бизнеса в стране и особенностях игры в го “Ъ” рассказал главный исполнительный директор Polymetal Виталий Несис.

— Цена на золото растет, уже говорят о том, что может быть пробит психологический потолок в $3 тыс. за унцию. Каковы ваши ожидания?

— Мне сложно поверить в $3 тыс. даже в какой-то отдаленной перспективе. Фундаментально золото — цикличный товар. И сейчас мы находимся в начале пика очередного цикла. Сложно предсказать, сколько он продлится, но общая тенденция к сокращению продолжительности циклов очевидна. Поэтому я настроен умеренно оптимистично: в лучшем случае может быть кратковременный взлет до $2300–2400. Но в $3 тыс. я не верю.

— $1600.

— А какая была заложена на этот год?

— $1400.

— Есть ли вероятность повышения налоговой нагрузки для золотодобытчиков, как это происходит сейчас в других отраслях?

— Высокие цены, возможно, вызывают желание увеличить фискальную нагрузку, поэтому такой риск объективно есть.

Но важно понимать, что отрасль циклична, поэтому если налогом облагать на пике, очень быстро инвестиционный потенциал существенно сократится.

Надеюсь, в правительстве, в Минфине понимают: если сейчас изъять то, что называется сверхприбылями, это фактически приведет к падению долгосрочных инвестиций.

Так, наверное, можно заткнуть какую-то краткосрочную дыру, но через пять лет есть все шансы остаться у разбитого корыта. Особенно это справедливо для золотодобычи, где сравнительно короткий инвестиционный цикл, то есть многие компании постоянно что-то строят. Это не железная руда, не уголь, не медь, где некоторые месторождения эксплуатируются по 50 лет. У нас средний срок — восемь-десять лет, и надо идти дальше. Свою позицию мы все время озвучиваем на различных площадках, и, надеюсь, она будет услышана.

— Как сказался рост цены на состоянии отрасли? Увеличивается количество сделок или проектов по разработке месторождений с низким содержанием золота?

— Что касается низкомаржинальных месторождений, с начала бурного роста цен прошло еще слишком мало времени. Когда принимаются инвестиционные решения, они основываются не на спотовых ценах, а на долгосрочных трендах.

Если говорить про сделки, мы уже видим небывалый ажиотаж как в России, так и в мире. Причем ажиотаж водевильного характера.

Но что не может не тревожить, так это обострившаяся борьба за квалифицированную рабочую силу, за кадры. Конкуренция, как обычно, начинается за людей, стоящих на ранних стадиях жизненного цикла проекта. Это проектировщики, поисковые геологи. Те, кто управляет проектом, организовывает строительство. Таких людей у нас пытаются украсть — пока безуспешно. Несложно предсказать, что в следующие 6–12 месяцев интерес распространится на весь спектр отраслевых специальностей.

Поэтому в качестве одного из упреждающих шагов мы пошли на дополнительную индексацию зарплаты с 1 сентября на 5%. Я уверен, это будет для людей значимым сигналом — компания готова делиться с сотрудниками дополнительной прибылью, полученной от роста цен.

— Что вы имеете в виду под водевильным характером?

— Что такое водевиль? Это легкий развлекательный спектакль. Легкий — это значит, что к тебе он не относится, поэтому можно не волноваться. А развлекательный — потому, что просто интересно. Во-первых, не знаешь, что будет дальше, а во-вторых — есть комичные моменты.

— О чем именно речь?

— Воздержусь от специфических комментариев.

— Как вы оцениваете перспективы консолидации в отрасли? Как она будет происходить? Через слияние равных?

— Таких сделок всего несколько в мире. Применительно к России не вижу основного фактора, драйвера подобных сделок, который есть на Западе. Объединение двух схожих по размеру публичных компаний приводит к немедленной синергии на рынках капитала. Чем больше у акций компании вес в индексе, тем лучше, ликвидность больше. Это нравится всем акционерам.

Объединение Newmont Mining и Goldcorp было предпринято именно для того, чтобы увеличить вес в индексах, стать крупнейшей золотодобывающей компанией мира. Инвесторы не являются специалистами и смотрят на лидеров, поэтому середнячки из поля их зрения вылетают.

В России не так много публичных компаний, поэтому такая логика в синергии не работает. Я не вижу потенциала в слиянии равных, но, конечно, мы наблюдаем приток денег в отрасль извне. Люди, которые раньше не инвестировали в золото, теперь по различным причинам решили, что это привлекательный сектор, и покупают активы. Поэтому столько сделок в этом году.

— Перспективна ли покупка активов в других странах?

— Мы комфортно чувствуем себя в России и Казахстане, считаем, что возможностей для дальнейшего развития здесь вполне достаточно. Трудно говорить о других компаниях, но, повторюсь, в России много пространства для реализации самых различных стратегий. Географическая диверсификация должна иметь какую-то серьезную основу. Если меня спросят, какое конкурентное преимущество у нас в бывшем СССР, готов понятный и честный ответ. Но каким оно может быть у российской компании в крупных золотодобывающих регионах Западной Африки или в Латинской Америке? Теряюсь в догадках.

— В 2019 году произошла знаковая для юниорного бизнеса в России сделка, когда Kinross приобрела у N-Mining Ltd месторождение Чульбаткан за $283 млн. Это много или мало?

— Это реальный успех, потому что речь о большом месторождении, которое юниор за очень короткие сроки довел почти с нуля до повышенных запасов. И, конечно, коммерческий успех, потому что полученная оценка стоимости очень привлекательна. Жаль, таких сделок больше нет. В основном потому, что в России нет денег на юниорное движение. А нет их потому, что инвесторов, готовых вкладывать в такие проекты, по пальцам двух рук можно пересчитать.

N-Mining повезло, что у нее крупный и состоятельный акционер, который акцептовал риски, правильно структурировал компанию, фактически сделав инкубатор с большим числом проектов. И я уверен, что он очень хорошо заработал. Мы, к сожалению, такой проект для себя найти не смогли, поэтому пошли по пути создания множественных СП с юниорами. Их работает уже шесть, и еще два — в стадии активных переговоров. В этом году идут полевые работы на четырех проектах.

Считаю, что крупным компаниям в России, если они заинтересованы в росте сырьевой базы, надо думать над культивацией собственных юниоров. То есть это формат не канадский, когда юниор привлекает финансирование на бирже. Здесь фильтром проектов выступает сама компания, а юниор организует работы. Верю, что подход сработает.

— Другим игрокам это интересно?

— Кому-то и так хорошо. Если у вас средний срок эксплуатации месторождения 25 лет, то, может, и не надо заморачиваться.

— На каких условиях вы создаете СП с юниорами?

— Принципы отбора совпадают с принципами селекции внутренних геологоразведочных проектов. Люди приходят, излагают концепцию, озвучивают, что хотят найти, сколько денег нужно и что с ними будут делать. Мы оцениваем свежесть идеи, ее реалистичность, сопоставимость с объективными геологическими, географическими и иными условиями. Мы провели уже два конкурса в России, один в Казахстане. Сейчас будет третий, так что есть определенный опыт, какие вопросы задавать, на что смотреть.

— Как вы контролируете уже созданные СП?

— Контроля нет, это работа на доверии. Мы финансируем СП, смотрим отчеты по физическим объемам. СП структурировано так, что у нас опцион на выкуп юниора по формуле цены, которая привязана к результатам геологоразведки. Когда юниор приносит результат, к оценке подключаются уже геологи Polymetal. То есть мы берем на себя функции, которые в СССР осуществляла Государственная комиссия по запасам (ГКЗ). Тогда ГКЗ защищала интересы эксплуатирующих организаций. Геологи-разведчики приносили подсчет запасов, а ГКЗ его критически анализировала. Сейчас все ровно наоборот. ГКЗ следит, чтобы недропользователь по максимуму поставил запасы на госбаланс. Зачем государству на балансе запасы, которые не имеют экономической ценности, непонятно.

— А вы как-то оцифровываете ожидания от юниоров?

— Любая цифра, денежный эквивалент подобных инвестиций создает иллюзию ложной точности оценки. Наша цель — иметь где-то 10–12 СП в портфеле со средним периодом активной работы в три года. То есть необходимо в год четыре проекта выкидывать, а четыре новых брать. Сочту успехом, если каждое десятое такое СП приведет к появлению месторождения, за которое юниор получит хорошие деньги.

— Считаете ли вы нужным диверсифицировать портфель компании в части металлов?

— У нас есть золото и серебро, но мы положительно смотрим на медь. Есть одно действующее юниорное СП, заточенное на этот металл. Есть и другой проект, где мы близки к сделке с юниором, тоже медный. Пока готовых месторождений нет, но в долгосрочной перспективе получить в составе производство меди мы очень бы хотели.

— Можете рассказать подробнее про новое СП?

— Это поисковая площадь на Таймыре, до Норильска больше 1 тыс. км. Мы получили лицензии общей площадью 300 кв. км.

— Как обстоят дела с Томторским редкоземельным месторождением? Последние новости были о том, что вы готовите ТЭО.

— Мы недавно опубликовали результаты оценки ресурсов по JORC. Задержались, так как наши инжиниринговые партнеры в Канаде ушли на глухой карантин и работа три месяца была почти парализована. На этот проект пандемия оказала очень серьезное отрицательное влияние. Оценка ресурсов станет основой для работы над полноценным банковским ТЭО, которое потребуется как для проектирования, так и для получения финансирования.

— Новые партнеры будут привлекаться?

— Необходимо сначала оценить капитальные затраты, потом можно будет сопоставить их объем с инвестиционными аппетитами текущих участников проекта. Если не хватит, возможно, придется задуматься над привлечением новых партнеров.

— Что для вас изменил разлив нефти под Норильском?

— Уже года два вопросы инвесторов, связанные с защитой окружающей среды и с углеродным отпечатком, остаются одними из самых частых. Мы давно и активно занимаемся различными инициативами по сокращению выбросов парниковых газов. После Норильска одна конкретная тема стала привлекать пристальное внимание — влияние деградации вечной мерзлоты на деятельность компании. На нашем сайте мы даже создали новый раздел о вечной мерзлоте, где разместили всю необходимую информацию.

— У вас есть СП с «Росгеологией» в Башкирии по геологоразведке Новопетровской площади. Рассматриваете ли партнерство по новым проектам?

— Конечно, рассматриваем. Мы с руководителем «Росгеологии» Сергеем Горьковым единодушны в очень позитивной оценке перспектив совместной деятельности. Налицо объективная синергия: у «Росгеологии» есть поисковые результаты, сгенерированные собственным интеллектом, а у Polymetal — богатый опыт трансформации поисковых результатов в эксплуатацию. К тому же у нас есть финансовые возможности и аппетиты на подобные инвестиции. Поисковые работы обычно не очень много стоят, а вот разведка, подготовка к эксплуатации обходятся в десятки миллионов долларов на один проект.

— Что сейчас происходит с проектом освоения Викши (месторождение платиноидов в Карелии, ТЭО по которому Polymetal планировал подготовить во второй половине 2021 года)?

— Ведем работу с ГКЗ, и дальнейшие шаги, в том числе по рассмотрению стратегических альтернатив, возможны только после того, как эти запасы будут поставлены на госбаланс.

— Была информация, что месторождением интересуется некая компания из Южной Африки. Вы можете назвать потенциального партнера и рассказать, как идут переговоры?

— Буквально летом мы подписали NDA (договор о неразглашении.— “Ъ”), но из-за пандемии люди не могут сюда приехать. Как обсуждать сотрудничество на месторождении, если они не могут его посмотреть? Поэтому сейчас потенциальные партнеры знакомятся с документами, но никаких шагов до открытия границ, разумеется, не будет.

— В этом году проходил аукцион за Понийский золотомедный участок в Хабаровском крае, где присутствует Polymetal. Интересантов было много. Почему среди них не было вас?

— Мы посмотрели публично доступную информацию и ничего там не увидели, что вызвало бы наш интерес.

— Есть ли какие-то острые проблемы в госрегулировании золотодобывающей отрасли в России?

— В игре го есть принцип, что срочный ход надо делать сначала, а большой ход может подождать. Если говорить про срочный ход, пусть не очень масштабный, но очень нужный, конечно, необходимо распутать или даже разрубить целый клубок проблем, связанных с лесопользованием как при геологоразведке, так и при строительстве предприятий.

Сейчас законодательство таково, что во многих случаях годы уходят на правовую подготовку участка леса к дальнейшему освоению.

И речь не про какие-то особые ситуации, охраняемые природные территории,— нет. Есть ужасная аббревиатура ОЗУ — особо защитный участок лесов, и к этим ОЗУ в стране очень часто относятся леса, которые объективно никакой ценностью не обладают. Но делать в них ничего нельзя. У нас был пример на Урале, когда потратили на изменение статуса ОЗУ четыре года. Это срочная проблема, потому что если раньше некоторые недобросовестные недропользователи просто игнорировали нормы, то сейчас, когда их соблюдение перестало быть опциональным, это очень сильно мешает.

— А что говорят регуляторы?

— Если честно, я уже стал скептиком по отношению к лоббированию изменений в законодательстве. Еще 15 лет назад я бегал с шашкой и выдвигал самые разные предложения. Сейчас мы занимаемся не попытками изменения законодательства, а адаптацией к существующему. Думаем не как закон поменять, а что сделать, чтобы при нем успешно работать.

— Наверное, так жить сложно?

— Просто медленно. Нужно понимать, что Polymetal — компания большая, диверсифицированная. Если перед нами встанет проблема на каком-либо месторождении, мы потратим дополнительно два года, чтобы пройти через необходимые процедуры, которые не имеют ни малейшего рационального смысла. У нас достаточный запас прочности, чтобы пойти на это. У маленькой компании, у которой один актив, такого выбора нет.

Сейчас, насколько я знаю, обсуждается дополнительное ужесточение лесопользования в так называемых защитных зонах рек. Нужно понимать, что эти реки — не Нева и даже не Охта. Эти реки может перешагнуть взрослый человек. И есть предложение сделать 50-метровые полосы леса вдоль всех рек особо защитными участками. Это стерилизует около 5% территории РФ для любой хозяйственной деятельности. Но не забывайте, что горные предприятия работают на обширных объектах. И если на участке будет хоть один ручеек, предстоит пройти семь кругов бюрократического ада. Вот это пугает.

— А «большой ход», большая проблема какая?

— Она как была 20 лет назад, так никуда и не делась. Это концепция управления недрами, учета запасов, которая в России строится по советскому образцу, когда государство выступает в роли эксперта и арбитра, что считать запасами, а что нет. Эта система очень затратна с точки зрения человеческих ресурсов и времени, интересы государства и недропользователей часто не сходятся. Фактически государство во многих случаях диктует нам инженерные решения.

Плюс к тому сам инструментарий оценки технических решений — это каменный век. Да, официально мы можем подать на экспертизу подсчет запасов с использованием программного обеспечения, но требования регулятора полностью нивелируют эту работу и вынуждают дублировать ее традиционным ручным подсчетом. В итоге делаем двойную работу. Все это можно сравнить с битвой компьютерных технологий против счетов.

— Счетами удобнее пользоваться?

— Я получил ответ от одного искренне уважаемого геолога. Он сказал, что при подсчете запасов ручным способом рассчитывают объем залежи, запас руды в пределах этого объема и запас металла. И это можно проверить таким же ручным счетом. А что там компьютер насчитает? Это геолог проверить вручную не может. Ну, все! Конечно, если считать в столбик, то все цифры видно. Но калькулятор все-таки удобнее. Это серьезная проблема на верхнем уровне, потому что государство фактически выполняет несвойственные ему функции. Но мало того что они несвойственные — с этим еще как-то можно жить, так еще и выполняют их неэффективно, используя вместо компьютера и калькулятора счеты. Кому от этого лучше? Я не понимаю.

— В Казахстане такая же ситуация?

— В Казахстане разрешили использовать компьютерный подсчет около десяти лет назад. Недавно объявили пятилетний переходный период, после которого уже нельзя будет использовать некомпьютерные методы. Понятно, что это достаточно болезненный процесс, потому что многие геологи просто не обучены новым информационным технологиям. Но ведь надо куда-то двигаться. А мы стоим на месте.

— Довольны ли вы листингом в Астане?

— Пока нет, и понятно почему. Листинг мы делали специально под китайских инвесторов. Вышли на биржу в апреле, во второй половине года провели большую работу с китайскими брокерскими конторами, в этом году в апреле—мае планировали лететь в Китай. Но из-за пандемии эта работа обнулилась, а без китайских инвесторов потенциал казахстанского инвестиционного рынка ограничен. Надеемся, процесс возобновится.

— В конце августа вы изменили дивидендную политику, заменив спецдивиденды новым подходом к выплате итогового дивиденда, подразумевающим возможность его увеличения до 100% от свободного денежного потока. Зачем это потребовалось?

— Это не столько изменения политики, сколько ее прояснение. Мы получали обратную связь от аналитиков и институциональных инвесторов, что старая политика недостаточно понятная. Поэтому решили ее упростить, убрать периоды длительной неопределенности вокруг специального дивиденда и постараться более четко донести, что хотим делать.

А хотим следующее: 50% чистой прибыли платим обязательно, неважно, потоп или пожар. Если остается свободный денежный поток после регулярного дивиденда, выплачиваем его дополнительно вместе с финальным. Но если существуют какие-то обстоятельства — цены падают, капитальные затраты растут, появилась суперсделка по приобретению актива, дополнительный денежный поток можем направить на что-то другое.

— Влияет ли как-то на компанию арест в мае на Кипре активов группы ИСТ более чем на 8 млрд руб. в рамках споров с Объединенной вагонной компанией?

— Нет, это обеспечительная мера, которая и на деятельность группы ИСТ, в моем понимании, особого влияния не оказала, а уж на нашу деятельность — точно никакого.

— В 2017 году вы говорили, что у вас два поставщика концентрата для автоклавного производства, в этом году создали альянс с австралийской золотодобывающей компанией Blackham Resources на покупку у нее упорного концентрата. С учетом этого сколько у вас поставщиков?

— Австралия пока не поставщик. Это на перспективу, потому что из-за пандемии там все стоит, ничего не строится. Пока все на бумаге. В этом году брали у двух сторонних продавцов небольшие партии.

— Вы известный поклонник игры в го. Чем она вас привлекает?

— На сборе макулатуры в школе я нашел и прочитал книгу «Интеллектуальные настольные игры». Там был раздел, посвященный го. В Калининграде, где я тогда жил, на областном телевидении передачу про го вел ныне покойный председатель Федерации го РСФСР Александр Филатов. Я выиграл конкурс по решению задач, и меня вызвали для получения приза. Когда вручали, я спросил про количество участников. Оказалось, что соперников у меня не было. С тех пор регулярно играю.

— И сейчас насколько часто получается поиграть в го?

— Проводим корпоративные турниры, в том числе онлайн, каждую неделю до введения карантина работал корпоративный кружок. Я ходил туда с детьми, проводил сеансы одновременной игры, быстрые партии. То есть до карантина получалось достаточно часто.

— Кого-то из золотодобывающего бизнеса смогли увлечь го?

— Вовлечь — нет, задачи такой не ставил. Но с приятным удивлением узнал, что в оргкомитет чемпионата мира по го, который должен был состояться в этом году во Владивостоке, но пройдет в следующем, входит также Роман Троценко, коллега по отрасли.

— Как игра помогает бизнесу?

— Не думаю, что конкретные ситуации в игре транслируются в конкретные действия в жизни. Скорее дух игры, ее философия частично определяют общее мировоззрение и подход к принятию решений. И тут, несомненно, есть очень сильная корреляция. Го, в отличие от шахмат,— игра не на уничтожение, она про созидание. Го — игра, где нельзя вернуть позицию назад: поставив камень на доску, можно его снять, только если он погиб. Немаловажно, что в го все камни одинаковые, они равны, в шахматах же строгая иерархия. Это достаточно базовые особенности, которые влияют на профессиональную деятельность любителя го.

Есть и более тонкие вещи. Например, возможность не доиграть позицию до конца, оставить ее на потом, чтобы вернуться и продолжить с учетом вновь возникших обстоятельств. Из того, что мне очень близко,— концепция зондирующих ходов. Необязательно иметь план игры: можно поставить камень на доску и посмотреть, как ответит оппонент, и уже после этого двигаться в одном из возможных направлений. Все это, конечно, сильно влияет на образ мышления и в конечном итоге — на принимаемые решения.

---

Интервью взял Евгений Зайнуллин

Фото: Александр Коряков / Коммерсантъ

Газета «Коммерсантъ» №175 от 25.09.2020, стр. 10